Линия заданий 13, ЕГЭ по истории

Из воспоминаний советского государственного деятеля:

«...Югославы согласились начать заново строить дружеские отношения. Свою позицию проявили и в конкретных делах: показали нам различные предприятия, показали могилы наших солдат, которые отдали жизнь в борьбе против Гитлера за освобождение Югославии. Они с достоинством относились к памяти наших воинов. Памятники были в хорошем состоянии, имелись плиты с именами погибших.

Договорились о возобновлении работы наших посольств в Белграде и в Москве. Восстановились и экономические отношения. При Сталине они были прерваны, никаких экономических отношений не существовало, но оставалась большая задолженность Югославии Советскому Союзу, которая складывалась из поставок оборудования и в связи с поставками Югославии нашего вооружения. Теперь всё в полной стоимости было предъявлено Югославии к оплате. Югославия же не имела возможности заплатить такой долг и попросила нас списать долги. Мы не настаивали на уплате, а они не делали твёрдого заявления, что не уплатят, просто ссылались на свои трудности. Кроме того, югославы аргументировали тем, что часть долгов образовалась в результате войны против общего врага. У меня появилось сочувствие к их проблемам, но сами мы вопрос решить не могли, он требовал коллективного обсуждения. И мы сказали: „Мы изучим, из чего сумма долгов сложилась и при каких обстоятельствах, тогда и выскажем своё мнение по этому вопросу“.

Постепенно встречи и беседы, продолжавшиеся ежедневно, становились теплее. Лёд, который замораживал наши отношения, таял. Колкостей в разговорах стало меньше, беседы приобретали товарищеский характер. Однако сохранялась некоторая настороженность и у них, и у нас. Больше других понимание дела проявил товарищ Тито. Мы тоже исходили из этих позиций, когда ставили задачу нормализации отношений. Но, повторяю, внутренне ещё не были подготовлены к тому целиком, духовно не освободились ещё от рабской зависимости, в которой находились у Сталина».

Из стенограммы допроса А. В. Колчака

«...Из Японии я поехал на юг России, но потом моё решение изменилось. Прибывши во Владивосток, я обратился к своим знакомым сослуживцам - морякам. В свою очередь, последние, узнав о моём приезде, обратились ко мне с просьбой, чтобы я им посвятил вечер и высказал (своё мнение, что им делать, кому подчиняться и каково должно быть отношение морских офицеров и команды к существующему троевластию. Я сказал, что я это сделаю, но прежде я прошу дать мне несколько дней, чтобы ознакомиться с тем, что делается во Владивостоке. Владивосток произвёл на меня впечатление чрезвычайно тяжёлое - я не мог забыть, что я там бывал во время империи. Тогда мы были хозяевами. Это был наш порт, наш город. Теперь же там распоряжались кто угодно. Все лучшие дома, лучшие казармы, лучшие дамбы были заняты чехами, японцами, союзными войсками, которые туда прибывали, а наше положение было глубоко унизительно, глубоко печально. Я чувствовал, что Владивосток не является уже нашим русским городом... Я считал, что эта интервенция, в сущности говоря, закончится оккупацией и захватом нашего Дальнего Востока в чужие руки. Затем я не мог относиться сочувственно к этой интервенции ввиду позорного отношения к нашим войскам и унизительного положения всех русских людей и (властей, которые там были. Меня это оскорбляло... Затем самая цель и характер интервенции носили глубоко оскорбительный характер: это не было помощью России-всё это выставлялось как помощь чехам, их благополучному возвращению, и в связи с этим всё получало глубоко оскорбительный и глубоко тяжёлый характер для русских. Вся интервенция мне представлялась в форме установления чужого влияния на Дальнем Востоке. Во Владивостоке я получил первые сведения о Западно-Сибирском правительстве. Затем я узнал, что в Уфе состоялось совещание, на котором было решено из Сибирского правительства образовать всероссийскую власть и что во главе этой власти будет стоять Директория».

«По непреложным судьбам Вышнего, благословляющего оружие Наше, присоединив навсегда Финляндию к России, с удовольствием Мы зрели торжественные обеты, обывателями сего края принесённые на верное и вечное их Скипетру Российскому подданство. Вместе с сим восприяли Мы на себя священную обязанность хранить сие достояние, промыслом Нами вручённое, во всей его незыблемости и в непременном и вечном с Россией единстве.

Обыватели Финляндии! Под сению престола Нашего покоятся многочисленные народы, судьбы их равно сердцу Нашему драгоценны; вступив в состав Империи Нашей, вы приобрели тем самым равные права с ними. Сверх древних установлений, страны вашей свойственных и свято Нами хранимых, новое поле вашей деятельности и трудолюбию открывается.

Под сильным щитом России земледелие ваше, торговля, промыслы, все источники народного богатства и благосостояния воспримут новую жизнь и расширение. Мы познаем вскоре все ваши нужды и не умедлим простереть вам руку помощи и облегчения. Оружие Наше оградит пределы ваши от всякого к вам прикосновения и отразит все покушения врагов, если бы когда-либо возмутить спокойствие ваше они дерзнули.

Обыватели Финляндии! Судьба страны вашей решена невозвратно. Всякое разглашение о восстановлении шведского над вами владычества было бы тщетное заблуждение, единственно во вред вам устремляемое. Нам известно, что некоторые соотечественники ваши теперь ещё служат в войсках шведских, против вас самих вооружаются. Мы ещё готовы принять их как верных подданных Наших, если в течение шестинедельного срока, считая со дня обнародования сего манифеста Нашего, поспешат они возвратиться. Да возвратятся в недра своего отечества, немедленно в назначаемый срок. По прошествии оного и раскаяния их не будет уже места».

Из воззвания революционной организации

«31 марта для России начался пролог той великой исторической драмы, которая называется судом народа над правительством. Обвинительный акт это вся русская история, на страницах своих не представляющая ничего, кроме батожья, палок, плетей и шпицрутенов, с одной стороны, и систематического разорения народа „ ради его государевых доходов“- с другой.

После событий 31 марта несколько совестно говорить о том, что правительство русское держится апатией и индифферентизмом русского общества: в этот день разрыв русского общества с правительством выразился de facto в здании окружного суда оправдательным приговором присяжных и поведением публики, аплодировавшей приговору. Присяжные отказались обвинять ту, которая решилась противопоставить насилию насилие, они отказались подписаться под политикою душения всякого самостоятельного проявления общественной мысли и жизни, они открыто признали невиновность врагов существующего порядка.

Этим ознаменовалось пробуждение нашей общественной жизни, а полиция и жандармерия и не думали изменять своего обращения с публикою. На оправданную общественною совестью Засулич кинулись жандармы с целью расправиться с нею административным порядком. Людей, радовавшихся её оправданию, били и мяли лошадьми, не пощадили даже беременных женщин... Самое следствие об этих „уличных беспорядках“ передано в руки III отделения, которому приходится, таким образом, произнести приговор над своим собственным поступком. В довершение всего секретным отделением отдан приказ участковым приставам „ разыскать и арестовать оправданную судом присяжных Засулич“.

Русское общество долго молчало.

Оно молчало, когда в течение столетий его лучшие, свободомыслящие люди погибали в рудниках Сибири, когда русская наука несла такие потери, как потеря великого экономиста Н. Г. Чернышевского. Оно молчало, молчало и молчало. Мы не знали, заговорит ли оно когда-нибудь. Но 31 марта и в следующие дни петербургское общество заговорило наконец человеческим языком.

Правительство игнорирует подобные симптомы общественного пробуждения. Как бы в насмешку над приговором Петербургского окружного суда полиции отдаётся вышеупомянутый приказ о заарестовании Засулич. Полиция вызывает столкновение на улице, и в первый раз после 14 декабря 1825 г. петербургские улицы орошаются кровью борцов за свободу!»

Из декрета СНК

«В тяжкий решительный час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, Временный Революционный Комитет вынужден был предпринять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков.

Немедленно со всех сторон поднялись крики о том, что новая социалистическая власть нарушила таким образом основной принцип своей программы, посягнув на свободу печати...

Всякий знает, что буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии. Особенно в критический момент, когда новая власть, власть рабочих и крестьян, только упрочивается, невозможно было целиком оставить это оружие в руках врага, в то время как оно не менее опасно в такие минуты, чем бомбы и пулемёты. Вот почему и были приняты временные и экстренные меры пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа жёлтая и зелёная пресса.

Как только новый порядок упрочится, всякие административные воздействия на печать будут прекращены; для неё будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону.

Считаясь, однако, с тем, что стеснения печати, даже в критические моменты, допустимы только в пределах абсолютно необходимых, Совет Народных Комиссаров постановляет:

1. Закрытию подлежат лишь органы прессы: 1) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому Правительству, 2) сеющие смуту путём явно клеветнического извращения фактов, 3) призывающие к деяниям явно преступного, т. е. уголовно наказуемого характера.

2 Запрещения органов прессы, временные или постоянные, проводятся лишь по постановлению Совета Народных Комиссаров.

3. Настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлении нормальных условий общественной жизни».

Из русской летописи

«Юрий оставил сына своего во Владимире и княгиню, а сам вышел из города. Когда же он стал собирать вокруг себя воинов и не поставил сторожевых отрядов, то был захвачен беззаконным Бурундаем, и князя Юрия убили. Батый же осадил город, но горожане сильно боролись за город; тогда монголы сказали обманом горожанам: „Где князья рязанские, ваш город и ваш князь великий Юрий? Не наша ли рука схватила их и предала смерти".

И услышав об этом, епископ Митрофан начал со слезами говорить всем: „Дети, не побоимся соблазна от врагов, не будем думать о тленной этой и скоро минующей жизни".

ьУслышали эти слова все люди, начали крепко сражаться. Монголы же разбивали городские стены стенобитными орудиями и стреляли без числа стрелами. Князь же Всеволод увидел, что надвигается ещё сильнейший бой, испугался, потому что он был молод, сам вышел из города с небольшой дружиной, неся с собой многие дары, надеясь получить от врагов пощады. Батый же, словно дикий зверь, не пощадил юности его, велел его перед собою зарезать и весь город разорил. Епископ же с княгиней и детьми убежали в Успенский собор, а Батый велел его зажечь огнём, и так все бежавшие в собор отдали свои души Богу.

Так Батый разорил город Владимир, попленил города суздальские и пришёл к городу __________________, а в нём был молодой князь, именем Василий... Жители города же совещались и решили не сдаваться Батыю, сказав: „Хотя наш князь и молод, положим жизнь за него, и здесь примем славу этого мира и там небесные венцы от Бога получим". Монголы же бились около города, желая захватить его, разбили стену у города и взошли на вал. Жители города же на ножах резались с ними и постановили выйти на полки татарские, и вышли из города, и порубили их стенобитные орудия, напали на полки их, убили у монголов четыре тысячи и сами были перебиты. С тех пор монголы называют этот город злой».

Из доклада советского государственного деятеля

«Три года тому назад 25 октября маленькая кучка большевиков, деятелей Петроградского Совета, собралась и решила окружить дворец Керенского, взять его войска, уже разложившиеся, в плен и передать власть собравшемуся тогда 2-му съезду Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

В тот момент многие на нас смотрели в лучшем случае как на чудаков, в худшем - как на „агентов германского империализма“.

Не только буржуазные государства, нас окружавшие, относились к России враждебно, но даже наши социалистические „товарищи“ на Западе смотрели на нас с недоверием.

Если тогда Советская Россия всё же сохранилась как государство, то только потому, что империалисты Запада были заняты серьёзной борьбой между собой. К тому же к эксперименту большевиков в России они относились иронически: они рассчитывали, что большевики умрут своей собственной смертью.

С точки зрения внутреннего положения этот период можно охарактеризовать как период разрушения старого мира в России, как период разрушения всего аппарата старой буржуазной власти.

Первый и самый главный аппарат буржуазного государства, старая армия и её генералитет, были сданы на слом. Это обошлось дорого. В результате этого слома нам пришлось временно остаться без всякой армии и подписать ____________________ мир. Но другого выхода не было, никакого другого пути для освобождения пролетариата история нам не давала.

Далее был разрушен, сдан на слом другой столь же важный в руках буржуазии аппарат - аппарат чиновничий, аппарат буржуазной администрации.

В области хозяйственного управления страной наиболее характерное - это изъятие из рук буржуазии основного нерва хозяйственной жизни буржуазии банков. В дальнейшем идёт работа по слому старых аппаратов хозяйственной жизни и экспроприация буржуазии - отобрание у неё фабрик и заводов и передача их в руки рабочего класса. Наконец, слом старых аппаратов продовольствия и попытка построить новые, могущие собрать хлеб и распределить его среди населения. В заключение ликвидация Учредилки, Вот все те, приблизительно, меры, которые Советская Россия вынуждена была провести в этот период в целях разрушения буржуазного государственного аппарата».

Из статьи современника событий

«Со страшным нетерпением ожидала Россия этого манифеста. Все верили в благонамеренность нового государя; все благомыслящие люди надеялись услышать пробуждающее слово, слово, дающее толчок к развитию народному. Вот наконец он лежит передо мною - этот многоожидаемый манифест. Разберу его шаг за шагом с настойчивой строгостью.

Прекращение наборов в продолжении четырёх лет. Слава богу! Поустали мы от наборов в тридцатилетнее царствование Незабвенного. Да и как ни натягивай значение последней войны для России в уровень с значением войны 1812 года: не натянешь! Одно было вторжение неприятеля неправое, незаслуженное, никем не накликанное, и отстоять отечество было святым делом для всякого Русского. Последняя же война, начатая из поповского спора о Иерусалимских ключах, по капризу Незабвенного, так мало затрагивала русские интересы, так была чужда русским помыслам, что никто не думал видеть в ней священной войны и никто не думал, что неприятель вторгнется во внутренность России; всякий роптал на нелепость правительства, ни за что подвергнувшего отечество бедствиям и убыткам войны, - и только. Народ повиновался по привычке повиноваться и потому, что нельзя отказаться от войны, когда она объявлена, нельзя, потому что стыдно; но народ роптал повсеместно, и только иногда крепостные люди, ради избавления от помещичьей власти, являлись непрошеными охотниками к военной службе. Капиталы собирали и жертвовали на войну частью по приказанию местных начальств, частью из подлости и желания выслужиться дворянских предводителей и купеческих голов, частью из того чувства, что от начатой войны отказаться стыдно. Дрались под Севастополем Русские - конечно, геройски, несмотря на бесталантность своих генералов, потому что, уже раз попавши в битву, русский человек всегда дерётся геройски. А священною никто не считал этой войны. Только подлые льстецы могли натолковать правительству о святости её значения для русского сердца.

Во всём этом священною только и была ныне исполняемая обязанность правительства освободить от наборов народ, столько и так терпеливо пострадавший от безумия прошлого царствования».

Из мемуаров зарубежного политического деятеля

«Три предыдущие республиканские администрации США воздерживались от признания советского правительства прежде всего по двум важным причинам. Во-первых, советское правительство, если не по государственным, то по партийным каналам, поддерживало революционную деятельность в разных странах, в том числе в США; во-вторых, оно не хотело ни уважать финансовых обязательств предыдущих русских правительств, ни возмещать убытки американским фирмам и гражданам за потерю собственности, национализированной в ходе революции. Незадолго до визита Литвинова в Вашингтон глава американской дипломатической миссии Роберт Скиннер попросил нас, сотрудников русского отдела в Риге, сформулировать свои мнения относительно признания Советской России. Я заявил, что, по моему убеждению, русские не пойдут на уступки ни в одном из указанных принципиальных вопросов, ни для того, чтобы заслужить признание, ни в виде ответной реакции на него. Думаю, что так же ответило большинство моих коллег.

Хотя наши мнения должны были изучить в Вашингтоне, у меня нет оснований для уверенности, что с ними ознакомился Рузвельт или что он обратил бы на них внимание, если бы ознакомился. Они не решали стоявшей перед ним политической проблемы. Оба этих вопроса вызывали его интерес не сами по себе (и я думаю, он был прав в отношении долгов и претензий), а постольку, поскольку они интересовали американское общественное мнение и влиятельные группы населения. Для него было главное создать впечатление заботы об этих вопросах, а не на самом деле заботиться об их решении. Он дорожил восстановлением взаимоотношений с Советским Союзом ради отрезвления немецких нацистов и японских милитаристов.

Я не знаю, насколько верны были расчёты президента. Что касается меня, то я был настроен скептически. Никогда, ни в то время, ни позднее, я не считал Советский Союз подходящим реальным или потенциальным союзником для нашей страны. Особенно опасной казалась мне идея опереться на советскую мощь, вместо того чтобы развивать или мобилизовать наши собственные ресурсы».

Из исторического документа

«В самом начале царствования Нашего, признав необходимым привести Отечественные Наши Законы в ясность и твёрдый порядок, повелели Мы прежде всего собрать и издать их в полном их составе, и потом из сего общего состава, отделив одни действующие ныне в Империи Нашей законы, соединить их в правильный и единообразный Свод, и изложить их в точной их силе, без всякого в существе их изменения, на том самом основании, какое ещё в 1700 г. положено было Петром Великим.

Первое из сих предназначений исполнено.

Ныне, при помощи Божией, семилетними непрерывными трудами, под собственным ведением Нашим, совершилось и второе.

Все законы, начиная от 1649 года в течение 183 лет изданные, и при разнообразных изменениях времени сохранившие поныне силу их и действие, быв разобраны по родам их и отделены от всего, что силою последующих узаконений отменено, все, исключая постановлений военных и морских и некоторых других, ниже сего поименованных, сведены в единообразный состав, соединены в одно целое, распределены в Книги по главным предметам дел правительственных и судебных.

Всё, что впредь состоится, будет по порядку тех же Книг и с указанием на их статьи распределяемо в ежегодном Свода продолжении, и таким образом состав законов, единожды устроенный, сохранится всегда в полноте его и единстве.

Сего требовали первые, существенные нужды Государства: правосудие и порядок управления.

Правительствующий Сенат не оставит учинить к исполнению сего все нужные распоряжения».